«Да, это весело», — не особо убедительно говорит Карл Лагерфельд, махнув рукой в серой полуперчатке в сторону книжной полки в своем офисе в штаб-квартире Chanel на парижской улице Камбон, когда я указываю на табличку около его стола, на которой написано «МНЕ НРАВЯТСЯ СКУЧНЫЕ ВЕЩИ».
Это, конечно, уорхоловская концепция. Как и на Фабрике Уорхола, у Лагерфельда серебряные полы. Лагерфельд не только был близко знаком с Уорхолом и всем его окружением 1970-х, но и снялся в его фильме 1973 года «Любовь» — белые трусы, бакенбарды и всё такое. Пока меня проводят мимо голографического портрета Лагерфельда, который начинает следить за тобой, как только ты входишь в помещение, до меня доходит, что у них с Уорхолом разница в возрасте всего пять лет: оба намеренно отчужденные, ненасытно изобретательные и сами создавшие свою мифическую личность, это два гея, которые осознали, что превыше всего находится харизматическая потребность в публичности и славе. И они знали об этом еще до того, как у нас появился инстаграм.
«Мне было шесть лет», — говорит он мне. — «Я сидел на мамином столе в загородном поместье в большом доме — на ее столе, где мне нельзя было ни сидеть, ни рисовать — и я сказал себе: “Ты станешь очень знаменитым”».
В свои 85 лет Лагерфельд по-прежнему остается полным жизни, всё ещё генерируя афористичные заявления о себе (Ты пишешь мемуары? «Мне нечего сказать. Я стараюсь не вспоминать. Я не должен жить в своем пыльном прошлом») и всё ещё нося воротник-бабочку и шейный платок в стиле XIX века. Сегодня вечером он приколот булавкой с кошкой Лагерфельда, Шупетт.
Этот образ — след его необычной юности, когда он не понимал, как быть молодым, а потому одевался и разговаривал, как взрослый аристократ. Он пережил почти всех своих близких, своих богемных родственников, любовников, друзей, потенциальных соперников. «Теперь они все мертвы. Здесь мало что осталось», — говорит он. — «Но я был рожден выживать». Он представляет мне статистику: оказывается, многие из его родственников прожили целое столетие или даже больше.
Это не совсем вечная жизнь, но Лагерфельд, безусловно, позиционирует себя как версию какого-то бессмертного фараона, что мало чем отличается от самой Коко Шанель, чьим Модным домом он управляет с 1983 года и чьи квартира и ателье (в здании, которым до сих пор владеет и пользуется Дом моды, несмотря на то, что она сама ночевала в отеле «Ритц» через дорогу) расположены в нескольких дверях от него. Мы встретились с ним за несколько дней до того, как ему нужно было приехать в Нью-Йорк на представление Chanel Métiers d’Art 2018-2019 в храме Дендур в Метрополитен-музее — показ промежуточной коллекции этого года, в рамках которой Лагерфельд ежегодно показывает ручную работу 26 художественных домов и мастерских Chanel, от Lemarié, в котором работают с перьями, до Montex, специализирующегося на бисероплетении. Это одна из десяти коллекций, которые он ежегодно создает для десятимиллиардного Дома моды («Мой контракт рассчитан на четыре», — замечает он), чтобы насытить всеобщее неугасаемое желание одежды от Chanel.
Помимо этих 10 коллекций он также занимается дизайнерской деятельностью для Fendi, а также «подработкой» — коллекцией Karl Lagerfeld (которую он называет «мультяшной» версией себя). Если в модной индустрии на что-то и жалуются, так это на безжалостный темп работы — на то, что больше не существует сезонных перерывов, в которые можно отдохнуть и чем-то вдохновиться. Но такой график Лагерфельда не просто устраивает — он помог его изобрести.
На той неделе интернет осуждал дизайнера за то, что тот посмел показаться на публике, не закончив лечение зубов, но, честно говоря, большинству из нас крупно повезет, если в его возрасте мы будет выглядеть так же хорошо, как он. В реальности он не производит впечатление того высокомерного сверхчеловеческого гламурного командира, на которого он похож на большинстве фотографий. Более того, с бородой в нем появляется что-то удивительно человеческое. Порой это даже умиляет: в какой-то момент во время интервью он снимает солнечные очки и берет свой телефон с инициалами KL, выбитыми на корпусе, чтобы показать мне сообщения с фотографиями — как он говорит «от» — Шупетт. На диване, на кровати, развалившаяся и осматривающаяся вокруг, да, очень похожая на маленькую принцессу, окруженную слугами, с картины Веласкеса «Менины», с которой он часто ее сравнивает.
Между тем, мир за пределами его офиса гораздо менее уравновешен: протесты «желтых жилетов» против экономического неравенства, проходящие в районах, где обеспеченные женщины покупают и носят роскошные бренды, начали перерастать в насилие. Но глубоко внутри корабля-носителя Chanel всё под контролем — что, в конце концов, является идеей, стоящей за Chanel, ведь это элегантность должна отгонять всё плохое — тревожащий реальный мир остается за бортом.
The Cut: Я прогулялся по квартире Коко Шанель, пока ждал возможности с вами поговорить. Женщина, которая там работает, готова была рассказать обо всём, что есть в этой квартире: о мебели, которая напоминала Шанель о монастырском приюте, в котором она росла; о статуях, с которыми она разговаривала как со своими друзьями, когда ей было одиноко. Это как будто усыпальница ее вдохновения. Вы чувствуете связь с этой историей?
Карл Лагерфельд: Когда на этот пост пришел я, никто о ней не говорил. Я заново придумал все отсылки. Но это ведь хорошо, правда? Все мне говорили: «Не прикасайся к этому». Это мертво, потому что 35 лет назад старые марки были старыми марками. Сейчас все хотят возрождать марки, и в некоторых случаях, как мне кажется, это не самая хорошая идея. Но это было до Тома Форда и Gucci.1
The Cut: Мало кого из этих «воскресителей» хватило надолго.
Карл Лагерфельд: Да, потому что они не такие, как я. Мне очень повезло. У меня есть владельцы [Дома], которые позволяют мне делать то, что я хочу.
The Cut: Зачем нужна коллекция Métiers?
Карл Лагерфельд: Я придумал ее, потому что в определенное время года чего-то не хватало. Chanel владеет всеми этими компаниями.2 Так давайте использовать их для создания ограниченных коллекций.
The Cut: Это невероятно ювелирная работа.
Карл Лагерфельд: Я не знаю, как они это делают. Мне бы ни за что не хватило терпения. Я бы умер со скуки. [Он указывает на эскиз.] Это платье собрано более чем из 4000 перьев, вырезанных в одном и том же направлении. Как это вообще возможно?
TC: В Métiers мне сказали, что по закону все эти перья должны быть собраны с птиц, которые были съедены. Даже страусы —
КЛ: Не уверен, что это так. [Специалист по пиару: «Это так».] Я не ем курицу.
TC: Вы не едите курицу?
КЛ: Я ем только то, что не похоже на то, чем это было при жизни. Я могу есть лишь гамбургеры. И я не особо люблю закусочные.
TC: Как вы остаетесь на связи с миром, если вы слишком известны для того, чтобы проводить время вне дома?
КЛ: Сейчас мир сам к тебе приходит. Я всё читаю, каждый журнал. Сложно найти столь же информированного человека, как я.
TC: Вы ищете информацию на своем смартфоне?
КЛ: Нет, нет. Мне кажется, это здорово, конечно, но у меня есть помощники, которые рассказывают мне о том, чего я еще не видел. У меня самого нет времени на это. Я не сижу в интернете, я не сижу на фейсбуке. Мне нужно нарисовать эскизы, нужно поиграть с Шупетт, нужно поспать. День слишком короткий для всего этого.
TC: В инстаграме Chanel 31 миллион подписчиков.
КЛ: Я даже не знаю, как он выглядит.
TC: Он выглядит уверенным в себе, не жаждущим внимания. Это показывает уровень влияния бренда.
КЛ: Я вам так скажу: когда я взял управление брендом на себя, никакого влияния у нас не было.
TC: Вы переехали в Париж в довольно юном возрасте, оставив позади Германию.
КЛ: Германия меня очень привлекает, но это та Германия, которой больше не существует, та Германия, что умерла в 1933 году. Если Германия опять станет нацистской, то я выброшу свой паспорт из окна… Моя мама как-то сказала, что Германия без еврейского народа — это как еда без соли.
TC: Похоже, ваша мама оказала огромное влияние на вашу жизнь.
КЛ: Да. Она была сильной, смешной, язвительной, и это именно то, что было мне нужно, потому что в детстве у меня было эго вот таких размеров. [Он раскидывает руки за пределы своей головы, показывая сферу размером с пляжный мяч.] Я себя обожал, просто донельзя.
TC: Она по-прежнему живет у вас в мыслях, говорит вам что-то?
КЛ: Надеюсь. Но я — не бедная жертва доктора Фрейда, чтоб хотеть убить отца или мать, нет. Они меня поддерживали и очень защищали.
TC: И они ничего не имели против того, что вы гей.
КЛ: Это даже не обсуждалось. Мама говорила, что это как цвет волос.
TC: Это прекрасная позиция.
КЛ: Особенно в те времена.
TC: Вы являетесь наставником для других?
КЛ: Надеюсь, что нет, но всё может быть. Не знаю. Я окружен молодежью, но я не преподаю им уроки. Здесь было много людей, не все из них стали успешными, но большинство из тех, с кем я работаю, никогда не работали на кого-либо еще, так что… А все те люди, которые надеялись стать лучше меня, провалились. Я даже не называю их имен, потому что о них никто не помнит.
The Cut: Изменилась ли молодежь?
Карл Лагерфельд: Да. Сейчас она мне больше нравится. Потому что они свободнее, осведомленнее. Мне нравится то, что мы проживаем сейчас, но эти желтые плащи на улицах не нравятся. [Специалист по пиару: Протестующие «Желтых жилетов».] Я не француз.3 Я не обязан иметь свое мнение насчет французских политических событий.
The Cut: Вы никогда не голосовали, да?
Карл Лагерфельд: Никогда. А вы голосовали? [Смотрит скептически.]
The Cut: Ну, да. Как вам кажется, почему сейчас люди так недовольны?
Карл Лагерфельд: Если вы знаете, сколько им нужно зарабатывать для того, чтобы прожить один месяц, то вы понимаете, почему. Разве это не ужасно? Им нужно больше денег и более дешевый, как сказать… [говорит по-французски] бензин.
The Cut: Вы водите машину?
Карл Лагерфельд: Нет. Я очень плохо водил. Дважды у меня были несчастные случаи, которые случились по моей вине — я заснул — чудо, что я вообще еще жив. Но больше я никогда не прикасался к рулю. Знаете, в детстве мама мне сказала, что не стоит ничему учиться. Всегда нужно полагаться на других людей, потому что тогда тебе придется прикладывать усилия, чтобы у тебя были деньги, за которые люди будут делать всё за тебя.
The Cut: Значит, вам было суждено иметь служащих.
Карл Лагерфельд: Я не умею готовить, я не умею заправлять постель. Я умею только рисовать, говорить и создавать коллекции.
The Cut: Вы можете представить себя не работающим?
Карл Лагерфельд: И что мне, по-вашему, делать? Да, есть миллионы книг, которые я хочу прочесть, но это не особо креативно. И мне кажется, что сейчас я работаю лучше, чем когда-либо. Мое сознание стало яснее. И я хочу работать. Я из рабочего класса.
The Cut: Вы?
Карл Лагерфельд: Я как-то сказал это французскому левому писателю, и он ответил, что говорить такое неприлично.
TC: Чем вы еще занимаете свое время?
КЛ: Мне нравится сидеть дома или ездить в Рим, но социальная жизнь осталась в прошлом веке.
TC: Зато теперь у вас есть кошка.
КЛ: Да-да. Моя Шупетт.
TC: Было ли для вас неожиданностью, что кошка стала столь важной частью вашей жизни?
КЛ: Это стало полнейшим сюрпризом, потому что у моей лучшей подруги, Сандры Брант4, тоже была кошка, и я думал, что она с ней слишком уж носится. А потом как-то мой друг пришел с Шупетт и сказал одному из моих приятелей — даже не мне: «Я уезжаю на две недели, можно оставить кошку у тебя?» И когда он вернулся, я ему сказал, что кошка к нему домой уже не вернется. И я оставил это гениальное создание себе.
TC: Она, наверное, очень похожа на вас, любит жить в уединении и —
КЛ: Я не настолько претенциозен, чтобы сказать «да».
TC: Она поедет с вами в Нью-Йорк?
КЛ: Да, конечно. Она всегда сидит на коленях у пилотов. Ей нравятся частные самолеты.
TC: Я никогда на таких не летал, но могу себе представить, как это здорово.
КЛ: Она их обожает. Знаете, проблема частных самолетов заключается в том, что — даже если у вас большой самолет — если на борту оказывается много людей, то полет превращается в настоящий кошмар. Больше трех-четырех — забудьте. Помню, я возвращался из Москвы и взял с собой своих помощников. И это был просто ужасный рейс, потому что они просили принести им напитки, то, это. В самолете я люблю спать. Или закрывать глаза и очищать сознание.
TC: Когда вы в последний раз летали коммерческим рейсом?
КЛ: Лет двадцать назад? Сейчас это просто ужасно, особенно если ты хотя бы немного известен — люди снимают тебя на свои айфоны и всё такое. Ох уж, нет, нет, нет.
TC: У вас есть близкие друзья?
КЛ: Мне нравится, когда у моих друзей есть своя жизнь. Я не хочу, чтобы кто-то от меня зависел. Я люблю детей, но чужих. Но я очень хорошо лажу с детьми, очень.
TC: Однажды вы сказали, что это потому, что вы понимаете образ мыслей детей.
КЛ: Да, именно. Я ведь тоже когда-то был ребенком, и у меня есть очень избалованные крестники, знаменитый Хадсон5, не знаете его? Он очень хороший, умеет танцевать и петь. Он как-то спародировал Майкла Джексона на глазах у тысячи людей. Но я всегда ему говорю: «Как только ты перестанешь получать в школе хорошие оценки, мы тут же перестанем тебя баловать». Он как-то хотел что-то очень необычное, но эту штуку просто невозможно найти, и один из моих друзей — очень известный человек, который знает его с пеленок — достал ему то, что он хотел. Через несколько недель кто-то в лифте в Нью-Йорке увидел его с этой вещью и спросил: «Мальчик, ты где взял эту штуку?» А он ответил: «Я знаю нужных людей».
TC: Сколько ему было лет, когда он это сказал?
КЛ: Девять. Довольно хороший ответ, не находите? Не уверен, что в 9 лет я смог бы ответить так же.
TC: Нет, вы ведь жили за городом в окружении коров.
КЛ: Да, точно, люблю коров. Я мог бы стать фермером.
TC: Вы также снялись в фильме Энди Уорхола.
КЛ: Да. И не в самом лучшем.
TC: В нем вы были по пояс голым, целовали женщин.
КЛ: Почему бы и нет? Я же не монстром каким-то был, правда?
TC: Нет, просто это была какая-то другая ваша сторона, одна из тех, от которых вы с годами избавились. Не все геи могут перестать гнаться за молодой версией себя.
КЛ: Но знаете, меня это не расстраивает.
TC: Что вы имеете в виду?
КЛ: Если у людей лишь одна жизнь, и их молодость была не особо веселой, то они расстраиваются. А я делал то, что хотел и когда хотел. Это было здорово, но сейчас мне всё это показалось бы до смерти скучным. Если хочешь выглядеть старым, просто постарайся выглядеть молодо. Нет ничего хуже этого.
Источник: thecut.com
12 дизайнеров одежды, которые стирают границы и продолжают мыслить глобально:
1 часть — Читать
2 часть — Читать
- Время работы Тома Форда на посту креативного директора Gucci, который тот занял в 1994 году, считается одним из самых успешных случаев руководства брендом. Ему приписывают возрождение марки — которое отчасти произошло благодаря его пониманию того, что секс продается.
- Со временем компания Chanel выкупила ремесленные предприятия, которые предоставляли бренду специализированные услуги — например, вышивку, работу с перьями и кружевоплетение.
- Лагерфельд родился в Германии в городе Гамбург и в 1952 году переехал во Францию.
- Брант — бывший президент и издатель журнала Interview.
- Крестник Лагерфельда, Хадсон Кроэниг — сын модели Брэда Кроэнига и его жены Николь. Хадсон — тоже модель, он часто выходит с Лагерфельдом на подиум в конце показов Chanel.