Перед своим дебютом в Celine Эди Слиман поговорил с Лоренсом Бенеймом из издания Le Figaro. Перед вами перевод редкого интервью с одним из самых закрытых дизайнеров модной индустрии.
С момента своего назначения на пост художественного директора Celine Эди Слиман ни словом не обмолвился в СМИ. Его первый модный показ для бренда, принадлежащего концерну LVMH, который состоится во Дворце инвалидов уже в эту пятницу, является одним из самых ожидаемых шоу сезона Весна/Лето 2019. Он рассказал французскому изданию Le Figaro о своей жизни, источниках вдохновения и о том, чего стоит ожидать от его руководства брендом.
Париж, Франция – Интервью, которые дизайнер дал за те 20 лет, что работает в фэшн-индустрии, можно пересчитать по пальцам. Эди Слиман также ничего не говорил о своем назначении на должность креативного директора Celine, которое состоялось 21 января 2018 года и которое предоставило ему возможность руководить коллекциями Ready-to-Wear, Couture, мужской линией и парфюмом бренда. Его неожиданный приход в Дом моды, в 1945 году основанный Селин Випиана, вновь привлек внимание к французскому кутюрье. Его первая коллекция для Celine, которая будет продемонстрирована 28 сентября в Париже, остается одним из самых долгожданных показов среди всех коллекций Spring/Summer 2019, потому что она ознаменует его грандиозное возвращение в модную индустрию после ухода из Saint Laurent.
Эди Слиман – очень дальновидный дизайнер, и его страсть к мирам моды, фотографии и панк-рока помогает ему увеличить свой потенциал и воображение. Так бывший студент hypokhâgne (двухлетняя учебная программа после окончания средней школы, посвященная литературе и гуманитарным наукам), который мечтал стать журналистом, с помощью поверхностных образов и силуэтов рассказывал о прошлом. Впервые самый скрытный кутюрье Эди Слиман делится деталями о своей семье, близких и социальных сетях, раскрывая свою выдающуюся и завораживающую личность.
Le Figaro: Вы возвращаетесь в модный бизнес после двух лет «отпуска». Какие ощущения в связи с этим возвращением?
Эди Слиман: Я очень рад, что могу вновь работать с французским домом, его традициями, профессионалами и мастерскими. Парижу удалось сохранить некое своеобразие касательно «ручной работы», что, безусловно, имеет особую изысканность. Помимо того, что это блестящий аспект в работе мастерских, это умение также совпадает с состоянием души, подходом к работе, непосредственным изяществом моделей и особым чувством, которое можно ощутить лишь в Париже.
Le Figaro: Вы десять лет прожили в США. Не собираетесь начать новую жизнь в Европе?
Эди Слиман: Я думаю об этом. Но я до сих пор до конца не решил. Я приехал в Калифорнию в 2008 году, и мне уже тогда очень нравился Лос-Анджелес, в котором я регулярно бывал с конца 90-х. Я начинал свои коллекции для Dior именно там, в гостиничном номере. Город еще спал, он будто был чистым листом. Тогда еще не было никакого стимулирования креативной или творческой деятельности, как не было и подъема каких-либо музыкальных направлений. Всё стало проясняться позже, после 2008 года. Важную роль в этом сыграла победа Барака Обамы на президентских выборах. Она предвещала хорошие перспективы для будущего. И, наоборот, избрание Дональда Трампа повлекло за собой атмосферу довольно сильной неопределенности, от которой трудно сбежать. Да, Калифорния присоединилась к сопротивлению, но энергия сильно изменилась. Я до сих пор живу в Лос-Анджелесе, но теперь всё по-другому.
Мне кажется, что я исследовал город сверху донизу. Я был эмоционально привязан к идее города, которая уже почти устарела. Это где-то между серединой столетия и голливудским стилем (Hollywood Regency) – золотой век, который еще можно было нащупать, когда я приехал туда: в воздухе еще витали призрак Лорел Каньон, дух «белого рояля» 1970-х, наследие The Less Than Zero 1980-х. Сегодня город изменился. Он захвачен, его своеобразие медленно исчезает из-за того, что мегаполис неумолимо привлекает весь мир и в особенности молодежь. Лос-Анджелес – это строительная площадка под открытым небом, и день за днем исчезают его легендарные локации. Калифорнийцы имеют совершенно другое представление о памяти. Если мы стремимся к сохранению, то большинство из них – к эволюции и планированию.
Le Figaro: Как вы ведете свою калифорнийскую летопись?
Эди Слиман: Я не так много времени провожу в Лос-Анджелесе. Но я по-прежнему влюблен в мифическое Западное Побережье. Я думаю о приморских городах Золотого штата, о пляжах округа Ориндж, о Сан-Клементе, Сан-Онофре, Сан-Диего и дальше на север, Санта-Крус. Там все остается нетронутым. Вот уже десять лет я документирую сообщества серферов Южной Калифорнии.
Le Figaro: Было ли для вас важным то, что Дом Celine расположен в парижском особняке XVII века?
Эди Слиман: Мне очень повезло, что я нашел это место. Это уникальное пространство, полная противоположность моей калифорнийской студии, представляющей собой минималистичную белую коробку, в которой я рисую свои коллекции. Hôtel Colbert de Torcy выполнен очень щепетильно. Элегантно расположенные каменные здания и квадратный двор отлично согласуются с проектом.
Что вы изменили в ателье?
Ателье нужно было расширить, а еще добавить мастеров, которые будут работать над мужскими и женскими коллекциями. Кроме того, мы наняли больше специалистов в области flou (специалистов по платьям), в частности, grandflou для создания вечерних и формальных образов. Всё было сделано очень организованно и плавно.
Le Figaro: Насколько ваше видение отличается от восприятия Фиби Файло? (бывшего художественного директора Celine)
Эди Слиман: У нас очень специфичные и очень разные стили. И, естественно, наши видения не похожи друг на друга. Да и потом, дизайнер не приходит в дом моды для того, чтобы подражать своему предшественнику, и тем более, для того, чтобы присваивать себе его заслуги, его коды и элементы языка. Однако цель не заключается и в том, чтобы двигаться в противоположную сторону от их работы. Это было бы неправильно. Уважение заключается в сохранении целостности каждой личности, честном и рассудительном признании того, что принадлежит другому человеку. Это также означает начало новой главы. Мы приходим туда со своими собственными историями, собственной культурой, личной семантикой, которая отличается от той, что существует в модных домах, в которых мы творим. Мы вопреки всему должны оставаться собой, не занимая какую-либо особую позицию.
Кутюрье – это тот, кто искренне выражает себя через свои чувства. Каждый по-своему рассказывает о своем времени. На мое видение моды всегда влиял определенный классицизм, наследие couture, дух Парижа, в котором я родился и вырос. Я нашел свой стиль более 20 лет назад. Или, наоборот, это он меня нашел. Стиль чувствуется в линиях, штрихах, внешнем виде, силуэте, которому я с тех пор с маниакальным упорством следую, и это меня и определяет. Он принадлежит мне, и я, в свою очередь, покоряюсь ему.
Для меня значение имеют последовательность и долгосрочная точность. Я предан цельности этого пути. Он проявится и в Celine. Это история длиною в жизнь. Смысл заключается в том, чтобы не отходить от своего стиля, от того, что меня сформировало. Также я придерживаюсь особенности французской моды – почти формального стиля, который связан с моей юностью, с тем, чему я научился, с людьми, с которыми я познакомился, Ивом Сен-Лораном и Пьером Берже, когда я только начинал свою карьеру и во время работы в Dior.
Le Figaro: Города всегда сильно вас вдохновляли – Берлин (Dior Homme), Лондон (панк-роковые проекты), Лос-Анджелес в Saint Laurent и при создании выставки «California Song», которая прошла в Музее современного искусства MOCA в 2011 году. Чем вас вдохновляет Париж?
Эди Слиман: Я люблю часами ходить по Парижу, пересекать Сену, гулять вдоль всего Левого берега. Возможно, Париж – это единственная столица в мире, где слово «бродить» по-прежнему имеет какой-либо смысл. Этот город имеет для меня большое значение.
«В Celine вес прошлого не столь тяжел, как в Dior или Saint Laurent. Мы гораздо легче можем от него избавиться».
Я бесконечно люблю ночной Париж. Я рос, живя между клубами «Le Palace» и «Les Bains-Douches». Очень жаль, что город, видимо, решил закрыть такие интересные места и отвернуться от ночной жизни Парижа. Однако он по-прежнему ярко освещен – волшебными уличными фонарями, неоном в кафе, оживленной парижской молодежью и энергией улиц.
Le Figaro: Как вы воспринимаете сам бренд?
Эди Слиман: Меня всегда очень привлекало высокое качество, великолепное умение, которое присуще этому Дому. В этом контексте идея поиграть с буржуазными кодами представляется мне довольно интересной. Кроме того, в Celine вес прошлого не столь тяжел, как в Dior или Saint Laurent. Мы гораздо легче можем от него избавиться. Celine представляет собой видение Парижа, особый способ ношения одежды… Я не хочу его как-либо ограничивать. Нет никаких рамок, никаких моделей, связанных с каким-то очень важным наследием. Это скорее французская идея, чем гардероб. Начиная отсюда, мы можем создать новый лексикон. Важным всегда остается то, что происходит сейчас.
Le Figaro: Как у вас получается придерживаться эмоциональной позиции в мире, где доминирует «цифровая ботоксная революция», которую вы осуждали?
Эди Слиман: Я предельно честен во всем, что делаю. Я фотографирую каждый момент, который проживаю. Я хотел стать журналистом, и вся моя работа заключается в документировании своего времени, будь то фотография или мода. В Celine я возвращаюсь к классическому восприятию работы, которого я придерживался с самого начала 20 лет назад, причем, без какой-либо ностальгии. Я придерживаюсь этой традиции. Во всём, что я делаю, и всем, чем я являюсь.
Напоминает ли вам реакция на отказ от аксанта эгю в логотипе Celine ситуацию, когда из названия Saint Laurent было убрано «Yves»? Почему в вас есть эта почти навязчивая необходимость графически пометить свою территорию?
На самом деле это никак не связано ни с какими пометками. Все основы необходимо тщательно продумывать, не упуская из виду долгосрочные перспективы. Это вопрос приоритетов. Это всего лишь последовательность. Восстановление языковых элементов, корнями уходящих к истории Дома, его основам, для того, чтобы вернуться к архитектурной и графической согласованности, необходимой для проекта. На изменение логотипов всегда эмоционально реагируют. Сегодня это выражается даже больше за счет вирусного эффекта социальных сетей. Это нормально. Мы предполагали, что такое случится, но это нужно было сделать. Крупные дома продолжают жить. Они должны развиваться и искать суть того, чем они действительно являются. Нельзя быть равнодушными. Мы меняем сложившееся положение вещей не для того, чтобы быть тактичными. Если споров не возникает, значит, нет и собственного мнения, что приводит нас к слепому подчинению.
Le Figaro: Вашу эстетику часто называют андрогинной или, точнее, амбисексуальной. Можете дать ей новое определение в контексте, когда смешанные коллекции появляются всё чаще, и инклюзивная мода всё активнее набирает обороты?
Эди Слиман: Я твердо придерживаюсь своих принципов. Зачем я должен отказываться от того, что меня определяет? Становиться кем-то другим из-за того, что то, чем я занимался в прошлом, теперь принимают или копируют? В историческом смысле, как только силуэт изменяется, это всегда вызывает обостренную реакцию. Вспомните «New Look» Кристиана Диора или коллекцию Ива Сен-Лорана «Libération», выпущенную в 1971 году. Ориентиром всегда выступает табу, оно лежит в основе всего. И неоднозначность, которую передает этот ориентир, говорит что-то обо мне как о подростке. Это способ продолжить историю. Это моя зацепка. Двадцать лет назад я вернул плечи туда, где они должны находиться, и я переосмыслил линию. Я заново построил то, что было разрушено, путем дополнения концепции движения, «размытия», если использовать фотографический термин. Это часть моих навязчивых идей. Я всегда думал о том, что маскулинность можно выражать не только через тело, мышцы, привычные детали, демонстрирующие мужественность. Я всегда интересовался «началом»: идеей первого костюма, удовольствием и юным желанием приобрести первый пиджак, пиджак на выход; неким кроем одежды для мужчин, который был бы лишен величественного персонажа и далек от ограничений и требований костюма банкира. В этом должно было быть какое-то переосмысление кодов и силуэтов.
Черный цвет, с помощью которого каждый важный кутюрье или художественный директор показывают свою необычность, теперь стал прикрытием, он стал почти стандартным. Расскажите о вашем черном…
Черный резок и прямолинеен. Этот цвет неотделим от моего стиля в моде и фотографии. Я много работал с эффектами черного, особенно с покрытием, эффектом глянца, блестящими, медными эффектами в контрасте с матовой отделкой. Что касается создания эксклюзивной ткани или кожи для Celine, здесь черный цвет требует особого внимания. Мы просматриваем сотни образцов для того, чтобы найти идеальный черный пиджак или идеальное маленькое черное платье. Коллекции, посвященные черному цвету, выпускались как в Saint Laurent, в частности, в 1999 году, когда я представил кожу с лазерной обработкой, так и в Dior Homme.
Как на вас повлияло ваше детство?
Меня всегда окружала ткань… Я часами ждал свою маму, лежа на рулонах фланели. Когда я был маленьким, мне больше нравилось играть в парке, чем проводить время в Marché Saint-Pierre (район Парижа, в котором продавали ткани). И когда я был подростком, для меня всегда всё было слишком большим. Ну, за исключением блейзеров Лиги Плюща, которые я купил на блошином рынке в середине 1980-х, и костюмов Savile Row, которые я нашел в Ноттинг-Хилле, когда мне было 18 лет. Невозможно было найти идеальный пиджак. Я во всём утопал. Вся одежда была слишком свободной. Но моя мама умела без выкроек элегантно ушивать пиджаки. Те, которые она для меня переделывала, сидели на мне идеально. Я родился в семье портных в Пескаре, в регионе Абруццо в Италии. Возможно, моя работа – это бесконечное следование семейной традиции.
Выложив всего несколько фотографий в инстаграм-аккаунт Celine, вы уже смогли создать ажиотаж…
Это первое впечатление, портретная галерея нового поколения. Фотографический портрет всегда предшествует той моде, которую я создаю. Я чувствителен не к красоте, а к энергии и личности. Теперь у меня есть парни и девушки, которые каждый день приходят для того, чтобы примерить новые модели – это наши партнеры. Я ими восхищаюсь, и их присутствие имеет огромное значение. Кастинг моделей – это самое главное. Кутюрье – никто без своих моделей. Я вижу в них артистов. Они способны преображать, передавать и оживлять наши творения. Более того, если образ, который мне особенно нравится, не имеет своего носителя, он не появится на подиуме, потому что он не облечен в форму. Новый проект Celine – это общее приключение, сообщество сильных личностей. Это командная работа. Работа в студии, работа в мастерской и работа моделей.
В наше время молодежь будто загипнотизирована понятием «миллениалы», поколение 2.0 … А как вы понимаете определение молодежи?
Я всегда фотографировал, документировал и одевал молодежь. Она находится в центре всего, что я делаю, будь то фотография или мода. Она правит моим подиумом, Дом за Домом. Эта систематическая «миллениальная» терминология, стиль бизнес-школ со статистикой на кону – это так скучно. Предыдущее поколение молодежи было не менее интересным и вовлеченным, чем нынешнее, и следующее будет играть такую же важную роль. А сейчас это выглядит так, будто мы только недавно обнаружили тонкую, но фундаментальную связь между молодежью и модой или тесную связь между музыкой и молодежью. Это прекрасно понятно как с Интернетом и социальными сетями, так и без них. Молодежь – это грациозность, свобода слова и безрассудство. В то же время, молодежь – это львы на больших бульварах, в подвалах Сен-Жермен и заполненных лекториях Сорбонны. Я сразу вспоминаю об «Обманщиках» Марселя Карне, о «Все песни только о любви» Кристофа Оноре. Все подростки мира разные и всё же такие похожие. Независимо от времени в истории, они олицетворяют собой чистую энергию, восторг и эмоции, живя бездумной жизнью.
Le Figaro: Что насчет Леди Гаги (29,5 миллионов подписчиков в инстаграме), которая вызвала ажиотаж всего интернета, показав вашу первую сумку Celine?
Эди Слиман: Я подарил эту сумку лично ей, потому что она моя давняя подруга.
У вас есть специфическое заболевание. Можете рассказать нам о том, через что проходите каждый день?
Как и многие другие, я испытываю сильный хронический звон в ушах – тиннитус. Он появился больше года назад: как-то утром я начал слышать навязчивый и непрекращающийся шум. Я обращался ко многим специалистам, как в США, так и в Европе, но так и не смог вылечиться. Этот звон, видимо, появился в результате посттравматического стрессового расстройства без какого-либо акустического шока. Сначала болезнь вышла из-под контроля: это был очень тяжелый период в моей жизни с приступами тревоги. Ужасающая мысль о том, что я никогда больше не окажусь в тишине, была для меня невыносимой. Всё становилось только хуже. Каждый день меня преследовала боль. Слава богу, друзья и родственники меня очень поддерживали. Я смог вновь найти в себе силы ежедневно справляться с этой обузой. Суть в том, что нужно научиться с этим жить. А еще я понял, что именно для меня было самым значимым, в чем состояла ценность жизни. Это та радость, которую я испытываю, когда создаю что-либо, понимание того, что для меня создавать и сочетать моду с фотографией – это, скорее, необходимость. Я больше не воспринимаю жизнь, как раньше. Всё вновь обрело истинный смысл, особенно создание новых коллекций. Безрассудство посредством творения тоже приобрело новое значение.
Что вы считаете наивысшей роскошью?
Время. Время творит вещи. Во времена, когда присвоение стало всеобщим стандартом, в основе моей жизни лежит следование своему курсу с помощью особых силуэтов или мгновенно узнаваемых изображений. С одной стороны я защищаю идентичность, а с другой – преемственность.
Ваше определение стиля?
Личный стиль представляет собой поле, полное отказов от чего-либо. Это осознание того, кем вы являетесь и кем не являетесь. Это что-то, что в вас заложено, что-то сильнее вас. И, наконец, стиль всегда связан со временем, каким-то периодом, с которым он резонирует.
Как вы относитесь к социальным сетям?
Мне очень нравится инстаграм, когда дело доходит до творческих проектов. Это платформа, которая явно помогает открывать новые таланты и обмениваться передовыми идеями. Но у меня нет личных аккаунтов в социальных сетях. Например, у меня нет своего аккаунта в инстаграме. Мой сайт с фотографиями указан в инстаграме, но эта страница со мной никак не связана. Я понимаю всеобщее увлечение, но, на мой взгляд, личная жизнь стала последней роскошью, которую необходимо оберегать. Любовь к селфи – это тоже сама по себе отдельная антропологическая тема. Интересно посмотреть, во что это превратится в долгосрочной перспективе.
Инстаграм выработал несколько обозначений представления о счастье: с аспектом безупречной жизни, с «идеальной картинкой», где все летают на частных самолетах и просыпаются с идеально ухоженным видом. Надоест ли миру это притворство, алгоритмическая перебивка глянцевых журналов и погоня за кибер-известностью, где людей впечатляет лишь количество? Эволюционируют ли социальные сети нового поколения в сторону неореализма безо всякой ретуши и фильтров? Я понимаю, как это, должно быть, трудно – расти в мире, полном «лайков», когда ты – не самая популярная девочка или не самый популярный мальчик в школе. Сможет ли соревнование в популярности сгладить различия и свободу слова? Социальные сети – это фантастическая революция, которая немного напоминает Дикий Запад. Я думаю, именно это и делает их такими привлекательными. Однако столько всего еще предстоит сделать для того, чтобы защитить всеобщую гармонию и справедливость. Чтобы всегда во всем было уважение. Со временем оно придет. Но мы должны сохранять энтузиазм, который мы ощущали на первых порах.
Le Figaro: Ваш девиз?
Эди Слиман: Держаться. Независимо от цели, положения, взглядов, шума, повестки дня, ключом ко всему этому остается волшебство и восторг.
Источник: Businessoffashion.com
Перевод: mcmag.ru